Порочное дитя от связи чего-то с чем-то (с)
Ключевое слово - БАБОЧКА
читать дальшеЯ сидел на подоконнике и курил. Время от времени выбирал лист бумаги из стопки, лежащей у принтера, складывал, и запускал в полет с шестнадцатого этажа офиса. Я складываю из бумаги бабочек. Легкие, белые и недолговечные.
Бабочки летели и летели из окна, как рой маленьких сердитых пчел. А я вот не был сердитым. Просто грустным. Плохо ссориться с начальством, которое любишь. И которое любит тебя. Особенно из-за проступков, которые не совершал.
Хотелось обидеться, наивно и по-детски, и насовершать глупостей. Не выйдет. Во-первых, потому что кто-кто, а он точно знает, что я разучился обижаться на кого бы то ни было. Во-вторых, большей глупости, чем я совершил много лет назад, положив начало этой истории, мне все равно не выдумать. Выше головы не прыгнешь. Служебный роман - это только звучит красиво, но вообще-то - страшная глупость. Но я не жалею.
Не хочу больше. Не хочу разыгрывать тварь Тьмы. Устал. Это нужно для свободы, для будущего, я понимаю… Но какая может быть для меня свобода? Я давно уже несвободен. Под железным ошейником Эсцет у меня на шее давно поселилась мягкая бархатная удавка, которую я сам на себя одел. И ни за что не сниму.
Как это было раньше? Мое ехидство, бесконечная преданность, беспрекословное подчинение… Я знаю, что чувствует джинн: он падает от усталости, но руки чешутся совершить подвиг, а зачем - он уже и сам не понимает. Просто где-то глубоко, на самом дне, укоренилась и вросла в тело незатейливая мысль: "Все ради…" . И светлый образ. Смешно. Но других аналогий для любви я не знаю.
Тогда я и завел этот смешной обычай -сидеть на подоконнике и отпускать моих бабочек в свободный полет. Когда нечего было делать. Когда его не было рядом. Когда я скучал или волновался. И бабочки летели из моих рук, как ручные птицы. Но не возвращались.
А потом? Потом все сложилось до нехитрой мантры: не хочу так. Не хочу делить жизнь на день и тень, на театр и реальность. Не хочу постоянно опасаться ножа в спину. Не в свою спину - в чужую. А это опасение еще хуже. Не хочу, кривясь в улыбке, повторять незатейливую строчку : "Забывая несчастья дня, я живу лишь мечтой о ночи".
А ведь самое страшное для солдата - захотеть мирной жизни. Не хочу ходить по краю вместе с тобой. Это ничуть не весело. Это страшно.
Я все чаще оказывался на подоконнике и белые бабочки, вспорхнув с моей руки, устремлялись в полет. Свободные.
Когда накатывала апатия. Когда было грустно. Когда хотелось выть и обзывать себя эгоистом. Да, я эгоист. Но я прав, как прав сумасшедший, для которого есть только одна реальность - его сны.
Я гадаю на бабочках - по особенностям полета, я загадываю - как все окончится. Прогнозы получаются неровные и странные.. Но я не умею гадать правильно. Я ведь не Оракул.
- Шульдих.
О, а вот и он. Оракул.
- Шульдих? - вопросительная интонация, и шаги ко мне.
Привычно откидываю голову на подставленное плечо и закрываю глаза. Я люблю тебя. Ты знаешь? Конечно, знаешь.
- Опять переводишь бумагу?
Мне совершенно неважно, что ты говоришь. Я ловлю интонации и мысли. И открываюсь. Как всегда, когда словами можно наломать дров.
Ты обнимаешь меня за плечи, гладишь волосы.
- Я же не беспомощен. Не дергайся так.
- А как мне дергаться? - спрашиваю я тихо. Не уверен, что сказал это вслух, но ты услышал.
- Никак. Скоро, Шульдих, очень скоро.
Я только вздыхаю.
- Шварц будут свободны. Ты хочешь быть свободным?
Отрицательно мотаю головой.
- Я давно уже не свободен. Ты все время что-то скрываешь, Кроуфорд. Постоянно. Я тебе не верю.
Вру, конечно. Верю. Больше чем самому себе. Вздыхаю, слезаю с подоконника, прижимаюсь к тебе, обнимая, утыкаясь носом в шею.
- Скоро не будет ни Шварц, ни Эсцет. Тогда все закончится. Обещаю.
Чувствую что кто-то ползет по руке. Подношу к глазам. Бабочка. Яркая, оранжево-черная бабочка. Забавно шевелит усиками, переступая с пальца на палец.
Я улыбаюсь.
Возможно, действительно скоро не будет ничего.
Будем только мы с тобой.
Я верю.
читать дальшеЯ сидел на подоконнике и курил. Время от времени выбирал лист бумаги из стопки, лежащей у принтера, складывал, и запускал в полет с шестнадцатого этажа офиса. Я складываю из бумаги бабочек. Легкие, белые и недолговечные.
Бабочки летели и летели из окна, как рой маленьких сердитых пчел. А я вот не был сердитым. Просто грустным. Плохо ссориться с начальством, которое любишь. И которое любит тебя. Особенно из-за проступков, которые не совершал.
Хотелось обидеться, наивно и по-детски, и насовершать глупостей. Не выйдет. Во-первых, потому что кто-кто, а он точно знает, что я разучился обижаться на кого бы то ни было. Во-вторых, большей глупости, чем я совершил много лет назад, положив начало этой истории, мне все равно не выдумать. Выше головы не прыгнешь. Служебный роман - это только звучит красиво, но вообще-то - страшная глупость. Но я не жалею.
Не хочу больше. Не хочу разыгрывать тварь Тьмы. Устал. Это нужно для свободы, для будущего, я понимаю… Но какая может быть для меня свобода? Я давно уже несвободен. Под железным ошейником Эсцет у меня на шее давно поселилась мягкая бархатная удавка, которую я сам на себя одел. И ни за что не сниму.
Как это было раньше? Мое ехидство, бесконечная преданность, беспрекословное подчинение… Я знаю, что чувствует джинн: он падает от усталости, но руки чешутся совершить подвиг, а зачем - он уже и сам не понимает. Просто где-то глубоко, на самом дне, укоренилась и вросла в тело незатейливая мысль: "Все ради…" . И светлый образ. Смешно. Но других аналогий для любви я не знаю.
Тогда я и завел этот смешной обычай -сидеть на подоконнике и отпускать моих бабочек в свободный полет. Когда нечего было делать. Когда его не было рядом. Когда я скучал или волновался. И бабочки летели из моих рук, как ручные птицы. Но не возвращались.
А потом? Потом все сложилось до нехитрой мантры: не хочу так. Не хочу делить жизнь на день и тень, на театр и реальность. Не хочу постоянно опасаться ножа в спину. Не в свою спину - в чужую. А это опасение еще хуже. Не хочу, кривясь в улыбке, повторять незатейливую строчку : "Забывая несчастья дня, я живу лишь мечтой о ночи".
А ведь самое страшное для солдата - захотеть мирной жизни. Не хочу ходить по краю вместе с тобой. Это ничуть не весело. Это страшно.
Я все чаще оказывался на подоконнике и белые бабочки, вспорхнув с моей руки, устремлялись в полет. Свободные.
Когда накатывала апатия. Когда было грустно. Когда хотелось выть и обзывать себя эгоистом. Да, я эгоист. Но я прав, как прав сумасшедший, для которого есть только одна реальность - его сны.
Я гадаю на бабочках - по особенностям полета, я загадываю - как все окончится. Прогнозы получаются неровные и странные.. Но я не умею гадать правильно. Я ведь не Оракул.
- Шульдих.
О, а вот и он. Оракул.
- Шульдих? - вопросительная интонация, и шаги ко мне.
Привычно откидываю голову на подставленное плечо и закрываю глаза. Я люблю тебя. Ты знаешь? Конечно, знаешь.
- Опять переводишь бумагу?
Мне совершенно неважно, что ты говоришь. Я ловлю интонации и мысли. И открываюсь. Как всегда, когда словами можно наломать дров.
Ты обнимаешь меня за плечи, гладишь волосы.
- Я же не беспомощен. Не дергайся так.
- А как мне дергаться? - спрашиваю я тихо. Не уверен, что сказал это вслух, но ты услышал.
- Никак. Скоро, Шульдих, очень скоро.
Я только вздыхаю.
- Шварц будут свободны. Ты хочешь быть свободным?
Отрицательно мотаю головой.
- Я давно уже не свободен. Ты все время что-то скрываешь, Кроуфорд. Постоянно. Я тебе не верю.
Вру, конечно. Верю. Больше чем самому себе. Вздыхаю, слезаю с подоконника, прижимаюсь к тебе, обнимая, утыкаясь носом в шею.
- Скоро не будет ни Шварц, ни Эсцет. Тогда все закончится. Обещаю.
Чувствую что кто-то ползет по руке. Подношу к глазам. Бабочка. Яркая, оранжево-черная бабочка. Забавно шевелит усиками, переступая с пальца на палец.
Я улыбаюсь.
Возможно, действительно скоро не будет ничего.
Будем только мы с тобой.
Я верю.
-
-
14.08.2008 в 09:23Редко удаеться прочитать что-то настолько грустное и задумчивое про Шу!
Но фик просто замечательный
А живая бабочка в конце, как лучик солнца, наконец-то выглянувший из-за тучи.