Я созрела для зла ^_~

[shshshest]

Задание от  Adrilll:
Ключевое слово - измена. именно сексуального характера. чья - Кроуфорда, Шульдиха - на усмотрение автора.
Дополнительное условие - Хэппи-энд обязателен. Сочетание ангста и флаффа в нынешний период привлекает меня особенно сильно ^___^

От автора: я собой горжусь! У меня впервые в жизни получился молчаливый Шульдих ^_~
... зато отсутствует ключевое слово в чистом виде... О_о


Шульдих не любит выглядеть слабым. Чувствовать себя слабым. Уязвимым и обиженным.

Он предпочитает чувствовать это в других, доводить, подталкивать. И потом – куражиться и тыкать пальцем, насмехаться и торжествовать.

Но над другими, черт возьми!

Ему кажется неправильным и нелепым самому сидеть на кухне в два часа ночи и пить омерзительный остывший кофе, чашку за чашкой. Шульдих – аккуратист, он брезглив до крайности, когда может себе это позволить (а наемный убийца редко может позволить себе подобное). Сейчас он намеренно не вытирает липкие пятна на столе. Не моет чашку – это нонсенс для него, он терпеть не может пить из грязной, но сейчас именно так – правильно.

Шульдих – пострадавшая сторона. Шульдих обижен, он негодует и ропщет. Мир несправедлив, Вселенная отвергла своего любимца, так пусть уж тогда плохо будет всё, решительно всё – в том числе и липкий стол, и грязная чашка.

Такую позицию он тоже может позволить себе нечасто. Иначе его бы уже давно убрали. В половине третьего ночи на кухне особняка Шварц подобное ему не угрожает.

Ровно в три щелкает замок, входная дверь распахивается, косой четырехугольник света ложится на паркет прихожей. Шульдих наблюдает из кухни, ему видна темная тень на стене, потом в поле зрения попадают черные ботинки (бликуют, потом блики пропадают – закрывшаяся дверь отсекает лунный свет), потом Кроуфорд останавливается на пороге кухни и долго, внимательно смотрит на Шульдиха поверх очков.

Шульдиху становится неожиданно неуютно из-за беспорядка – и он, конечно, тут же демонстративно ставит грязную чашку прямо в середину липкого пятна. Смотрит на оракула вызывающе и всем видом показывает, что ему абсолютно неинтересно, где того носили черти.

– Я не обещал быть верным, – спокойно говорит Кроуфорд, и Шульдих давится воздухом, которого внезапно оказывается как-то слишком много, и становится невозможно высказать все и сразу. Поэтому он молчит, и рассматривает едва заметный синяк на шее Кроуфорда, чуть выше воротника рубашки, а Кроуфорд снимает очки, не спеша протирает их платком, выуженным из кармана, снова нацепляет на нос и смотрит на онемевшего телепата. – Как, собственно, и взамен не требовал верности.

Теперь Шульдих молчит, потому что чувствует себя редким идиотом. Потому что Кроуфорд совершенно прав, и никаких у него, Шульдиха, нет оснований предъявлять оракулу претензии, обиженно тыкать в нос грязную чашку и сетовать на несовершенство Вселенной. Никто никому ничего не должен, все, находясь в здравом уме и твердой памяти (и прочее бла-бла-бла), понимали, что делают, и ни в коем разе не требовали клятв и уверений в вечной любви. Было бы весьма глупо требовать подобное.

Шульдих с неподдельным изумлением задается вопросом: а какого черта он вообще торчал на кухне в ожидании самодовольного (и самодостаточного) янки? Мог бы уже давно спать. А мог бы и не спать, раз уж на то пошло – мог бы точно так же развлекаться всю ночь (и ведь это он тоже может позволить себе нечасто!), потому что и сам он никому ничего не обещал.

С чего он взял, что…

Становится еще более неуютно и неловко, и на этот раз немытая посуда тут совершенно ни при чем.

Шульдих думает, что он потрясающий, феерический дурак.

А еще ему обидно. Непонятно почему. Как будто до того, как оракул пришел и озвучил очевидное, причина дожидаться его все-таки была.

К черту. Валить отсюда, пока не стало еще хуже.

Он поднимается, ставит чашку в мойку и выходит из кухни… Почти. В дверях стоит Кроуфорд, и когда Шульдих проходит мимо, на плечо телепата опускается ладонь.

– Я не обещал, – говорит Кроуфорд. – Но могу пообещать, если для тебя это так важно.

Шульдих думает, что он, возможно, не такой уж и дурак. Кроуфорд между тем мягко разворачивает его лицом к себе, проводит указательным пальцем по щеке телепата, щурится, и говорит:

– Ты так и будешь молчать?

И тогда Шульдих говорит… точнее, пытается. Потому что… обстоятельства снова не позволяют ему сказать ни слова.